"Пожалуй, лучший памятник наших дел –

Дом творчества композиторов в Репино..."

В. П. Соловьев-Седой.

​

Глубокая тишина. В редком ночном безветрии не шумит залив, не шепчутся ветви деревьев, на Приморском шоссе не слышно дневного гула машин. Далеко-далеко зычным эхом донесётся порой лай собаки, и потревоженная птица недовольно чирикнет что-то во сне. А в ответ - короткая озабоченная попевка летучей мыши, тенью мелькнувшей меж звёзд... Тишина.

И вдруг начинаешь различать какое-то непрерывное шуршание. Тихое-тихое. И упрямое. Это раскрываются свежие клейкие листочки. И, приподнимая наконец жухлую прошлогоднюю листву, пробивается молодая трава. Как торжественнен, как животворен этот оглушительный треск!

Но неожиданно из соседнего окна летит вальс Шопена. И в мире, благословенном музыкой, танцует белоснежный мотылёк.

А наутро запляшут радужные паутинки. И птицы будут настраивать свой звонкий оркестр. А потом, вон из того дома, разучивая новый романс, польётся женский голос. А напротив, через дорогу, кто-то будет теребить виолончель, и дятел на фонарном столбе задорно отсчитает ритм. Между тем, за кустами, где важно и весело рокочут лягушки, в укромном уголке маленькой веранды, по белым листам побежит ручка и, шелестом напоминая молодую траву, оставит на бумаге новые стихи или - как знать? - свежую симфонию.

Так живём.

​

По материалам книги В. Ф. Комовского "Далекая и близкая, легендарная и реальная Куоккала"

С 1948 года стараниями председателя Ленинградского отделения Союза композиторов СССР Василия Павловича Соловьева-Седого в Репино начал функционировать Дом творчества композиторов (ДТК). Ему была выделена территория между нынешним Приморским шоссе и Лермонтовским проспектом, почти на границе поселков Репино и Комарово (Приморское шоссе, 471).

Большой комплекс, строившийся на протяжении многих лет, состоит теперь из главного корпуса с обеденным залом, пансионата с номерами, двухэтажных коттеджей и ряда отдельных домиков, оборудованных всеми удобствами и снабженных прекрасными музыкальными инструментами. Коттеджи расположены так, чтобы композиторы не мешали друг другу во время работы.

За шесть десятилетий в них жили, отдыхали, работали музыканты нескольких поколений – композиторы, музыковеды, исполнители, а также их друзья, деятели других видов искусства. Здесь можно было часто встретить композиторов Ивана Дзержинского и Бориса Арапова, Георгия Свиридова и Валерия Гаврилина, Вениамина Баснера и Александра Колкера, Георгия Портнова и Бориса Тищенко, Исаака Шварца и Владимира Дашкевича, Люциана Пригожина и Владислава Успенского, актрису Людмилу Чурсину и поэтессу Беллу Ахмадуллину… Здесь ею были написаны стихотворения «Венеция моя» (1988), «Поступок розы» (1985), в некоторых из них упоминается и Репино (Куоккала): «…То розу шлет тебе, Венеция моя, в Куоккале моей рояль высокородный…». А одна из поэм названа «Наслаждения в Куоккале» (1996).

В 1950 году здесь отдыхал писатель Всеволод Вишневский, в 1966 - Мариэтта Шагинян.

Неоднократно в Доме творчества композиторов «Репино» отдыхал и работал знаменитый советский композитор и руководитель ленинградского отделения Союза композиторов в 1948-1964 годы В. П. Соловьев-Седой. Сюда он приезжал с 1947 и вплоть до 1977 года.

В Доме творчества часто и подолгу жил и другой известный руководитель Союза композиторов Ленинграда и Санкт-Петербурга Андрей Павлович Петров, которому именно здесь особенно хорошо работалось.

В ДТК жил и известный дирижер Евгений Александрович Мравинский, К ответственным выступлениям здесь готовились замечательные скрипачи М. Вайман, Б. Гутников, С. Стадлер. Привлечённые прекрасной репутацией ДТК, сюда в 1974 году приезжали Владимир Высоцкий с Мариной Влади, жившие в одном из коттеджей.

С 1961 года в Репинском Доме творчества периодически отдыхал и работал Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906–1975). Здесь композитора навестила поэтесса Анна Ахматова, жившая в Комарово.

«В Репино приезжали ради общения, — вспоминает Эра Барутчева, музыкальный критик, профессор Консерватории. — Мы постоянно ходили друг к другу в гости, слушали и обсуждали новые произведения. Кто-то, приехав с фестивалей, привозил записи новой музыки. В главном корпусе была отличная библиотека с толстыми журналами, мы совершенно не чувствовали себя оторванными от жизни. Еще умудрялись ездить на концерты в Филармонию и к полуночи возвращаться обратно. Проживание стоило 1 рубль 65 копеек в день для членов Союза композиторов, чуть дороже — для членов их семей. Накануне можно было выбрать из меню блюда на завтра»

Из книги С. М. Хентовой "Шостакович в Петрограде-Ленинграде"

"...Коттедж №20, поныне сохраняющий тот вид, который имел при Шостаковиче, состоит из трёх небольших комнат. Дверь с веранды ведёт в кабинет, где почти всю площадь занимает рояль "Ферстер". У окна - небольшой фанерный письменный стол с двумя телефонами - местным и ленинградским; напротив рояля, вдоль стены - диван. К спальне примыкает гостиная, обставленная более нарядно: мягкие кресла, радиоприёмник, сервант с посудой на случай приезда гостей, столик с самоваром; в последние годы жизни Шостаковича появился телевизор, чтобы больной мог смотреть хоккейные и футбольные матчи.

Распорядок в Репине был твёрдым. Вставал композитор рано и до завтрака успевал поработать. К завтраку приходил ровно в девять, к обеду - в четырнадцать, к ужину - в девятнадцать часов (этот распорядок сохраняется в ДТК и теперь - С. Ж.).

Если сочинял, то весь день, с перерывами для прогулок по пустынному "Лермонтовскому проспекту" - так назвали узкую дорожку в лесу за Домом творчества.

<...>

В Репине он много потрудился. В книге записей, где композиторы отмечали то, что каждый из них сделал тогда, Шостакович пометил 30 января 1974 года: "Когда я бываю в Репине, то много работаю. В 1973 году, будучи в Репине, я сочинил свой Четырнадцатый квартет. В январе 1974 года сделал редакцию для камерного оркестра моей Сюиты для контральто на стихи Марины Цветаевой". К этому скромному перечню можно было бы добавить и последние симфонии, и ознакомление со многими сочинеиями бывших учеников.

Сюда приходили те, кто писал о нём, - узнать или проверить факты. Он и в этом не отказывал. Наведывались в Репино художники, скульпторы, фотографы, стремившиеся передать облик музыканта. Художники рисовали его по памяти, так создал известный портрет композитора, работая неподалёку в дачном домике и видя Шостаковича главным образом за трапезами в столовой, И. А. Серебряный; композитор изображён за фортепиано в двадцатом коттедже. Рисовали композитора художники А. Черницкий, О. Ломакин, И. Думанян, Г. Неменова, С. Гершов, Г. Гликман, Б. Доброхотов.

Приезжали в Репино старые друзья, возвращая к воспоминаниями молодости.

<...>

Из Репино он часто выезжал на киностудию "Ленфильм", где продолжал сотрудничать с Григорием Козинцевым. В эти годы выдарющиеся кинорежиссёр и композитор объединяют усилия для воплощения шекспировских тем".

​

Дмитрий Шостакович и Анна Ахматова. Встречи в Репино.

Из материалов «Российской газеты»

​

РГ: Среди мифов, связанных с Шостаковичем, - встреча с Ахматовой, с которой как будто бы он не смог найти общий язык. Вы присутствовали?

​

Ирина Шостакович: Да. Они были знакомы много лет с довоенных времен. Анна Ахматова приехала к Дмитрию Дмитриевичу в Репино, в Дом творчества. Я помню, какое поразительное впечатление она на меня произвела: величественная, нарядная. Она только что вернулась из Италии после получения премии. Дмитрий Дмитриевич спросил, удовлетворяют ли ее переводы ее поэзии на иностранные языки. Ахматова ответила: нет, потому что в этих переводах нет рифмы. Потом она рассказала, что готовится к выходу сборник ее поэзии "Бег времени", а ей не дают напечатать "Поэму без героя" в полном виде. В ту встречу говорили об Иосифе Бродском. Он находился в ссылке в Архангельской области, и Ахматова рассказала, как все скинулись и отправили ему туда посылку. Дмитрий Дмитриевич попросил, чтобы, когда в следующий раз будут посылать, имели его в виду. Мы были тронуты и обрадованы этой встречей.

Мравинский о Шостаковиче

​

"Как это часто сопутствует подлинной дружбе, - мы понимали друг друга с полуслова. Быть может, поэтому мы сравнительно мало общались, редко спорили и не так уж часто встречались. Война разлучила нас на несколько лет, и я вспоминаю с особой теплотой те сравнительно редкие дни, когда судьбы сталкивала нас в Доме творчества композиторов в поселке Репино, что недалеко от Ленинграда, или в филармонии – на репетициях его сочинений. На репетициях разговор ограничен деловыми репликами. В Репино мы не говорили о музыке, и это, может быть, самые приятные часы. Дни наших встреч я вспоминаю как огромную радость и большое счастье. Такое счастье выпадает не каждому»

​

Из записных книжек Евгения Мравинского

​

Репино, Дом творчества композиторов. 11 марта 1970

"... Пошёл по репинской дорожке, мимо Дома кино до аптеки. Тихо, тепло. На открытых местах дорога расквасилась, стоят лужицы. В ельниках снег кажется бурым от массы вытаявших за зиму хвоинок. Кой-где по косогорам показалась уже земля. На лесных склонах журчат родниковые ручейки.

Когда пошёл обратно, предзакатное солнце протянуло по снегу длинные ломаные тени, бросило в чащу леса снопы косых лучей, затеплилось на опушках, на маковках старых елей, зарделось на стволах сосен. А когда подходил к домику - лес уже угас. Только редкие бледно-розовые пятна света ещё лежали, теплились промеж стволов на снегу да кой-где в чаще еловых лап и сосновых крон словно золотой паутиной ослепительно пылала хвоя (в последних лучах).

...

Посидел до ужина у входа в столовую. Солнце давно закатилось, но ещё совсем светло. Тишина несказуемая. Бездонное, бледное, чуть тронутое голубизной небо. Серебряное пёрышко новорождённого месяца в вышине. Строгий покой воздетых к небу деревьев. Не оторваться было, не войти в дом...

Какой Дар Божий быть вот так, вот здесь, во всём этом хоть иногда, хоть днями..."

​

Из воспоминаний Б. И. Тищенко

«В этом коттедже часто отдыхал и работал Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Его очень тянуло сюда, в Репино, на берег Финского залива. Он не любил жаркого открытого солнца, а здесь всегда такая погода, которая ему нравится, много пасмурных дней, он любил, когда немножко моросит дождик, это создавало у него хорошее творческое настроение. И в этом коттедже он бывал. Почти каждый год, а иногда по несколько раз в год.

...Часто можно было, проходя по дорожке мимо этого коттеджа, видеть его лицо, склоненное над очередной партитурой. Дмитрий Дмитриевич работал почти всегда, он не любил свободного времяпрепровождения. Не работал он только тогда, когда, как он говорил, у него что-то не получалось, а не получалось у него очень редко. И вот в эти моменты он был нервозен, расстроен, немножечко так скороговорчив. Но эти периоды быстро кончались, и когда сочинение у него шло, он опять становился дружелюбным, веселым, шутливым, разговорчивым.

Я помню, на вопрос: «Что вы сейчас делаете?» – он ответил: «Я сейчас начал новую симфонию». «Что это за симфония?» – спросил я у него. Он сказал: «Я хочу, чтобы получилась веселенькая симфония». Это его слова.

Дмитрий Дмитриевич всегда находил слова немножко парадоксальные, и за ними скрывалось гораздо большее, чем тот обыденный прямолинейный смысл, который заложен в этом слове.

Он сидел, работал и можно было видеть иногда его лицо, склоненное над нотами, через окно».

(Из интервью, взятого О. Дворниченко)

​

Из воспоминаний Ирины Таймановой

"Сам Шостакович не считал себя педагогом, видимо, не осознавая, что даже магия его личности воздействует на духовный мир его учеников. Он воспитал целую плеяду разносторонних композиторов, а Борис Тищенко и Владислав Успенский стали для него близкими людьми. Их учитель считал, что нет низких жанров — есть плохая и хорошая музыка. Как он говорил: «от Баха до Оффенбаха и позже». Нередко, приезжая в Репино, где находился Дом композиторов, Шостакович приглашал своих учеников в гости, в 20-й коттедж, где ныне стоит перед домом его белокаменный портрет работы скульптора Гликмана. Мэтр показывал аспирантам только что родившиеся квартеты, 13-ю, 14-ю, 15-ю симфонии, сочинение «Казнь Степана Разина». Мне нередко доводилось быть также приглашенной, и не могло не удивлять, как относился титан музыки к мнению молодых слушателей. Играя больными руками новое произведение, Шостакович поворачивался в сторону своих слушателей и спрашивал, следят ли они по нотам за развитием музыкальной темы, указывая точные цифры эпизодов, которые в этот момент звучали.

На партитурах своих аспирантов с левой стороны он писал пожелания, советовал очень бережно, как улучшить звучание оркестра, но в некоторых случаях мог жестко сказать ученику, прослушав его новые сочинения: «Какая хорошая у вас нотная бумага!» — и закрыть партитуру, не сделав других замечаний. Это действовало сильнее поучений.

Поражало и то, что Шостакович больной рукой мог написать своим аспирантам полное расписание поездов от Москвы до станции Жуковка с 10 утра до 11 вечера, чтобы молодые люди зря не ждали на вокзале. Кто из нас способен на такой поступок?!"

"Карельский перешеек — своеобразный остров творчества, где не только великие художники и литераторы, но и музыканты сумели воплотить множество творческих замыслов… И для моего мужа Владислава Успенского Репино было одним из любимейших мест; здесь он сочинял на протяжении 40 лет музыку в самых разных жанрах. Здесь из каждого дома доносились то квартет или симфония Шостаковича, учителя Владика, то музыка Баснера, Валерия Гаврилина, Андрея Петрова… ведь все они жили по соседству. Здесь воздух особый, творческий, воздух свободы… Здесь Владик был в полной гармонии с самим собой, он словно становился частью природы…"

​

Вспоминает композитор Вадим Биберган.

"Вышло так, что мы со Славой Наговициным были последними учениками Дмитрия Дмитриевича, окончившими у него аспирантуру в 1966 году. Мы довольно часто навещали его в Доме творчества в Репино. Особенно запомнился мне один разговор. Дмитрий Дмитриевич поинтересовался, читали ли мы сказки Салтыкова-Щедрина? Разумеется, мы их читали. "А сказку "Потеряли совесть" помните?" Мы не помнили. Шостакович посоветовал нам ее прочитать. Сказка оказалась очень даже любопытная. Кто-то потерял совесть, и лежит она на дороге, жалкая, никому не нужная. И все проходят, сторонясь ее, потому что с совестью жить неудобнее, чем без совести. Мне кажется, в этом разговоре весь Шостакович виден. Здесь и гротеск, и сарказм его, и парадоксальность мышления, и глубина понимания современного состояния общества. "Вы знаете, - сказал нам тогда Дмитрий Дмитриевич, - сейчас для художника очень важно поднять тему совести. Она становится самой главной. Потому что сдерживающие центры могут быть только в самом человеке". Пока мы не осознаем этого, ничего кардинально не изменится в нашем обществе".

​

Рассказывает Сергей Слонимский, композитор:

"Дмитрий Дмитриевич был очень щедрым и бескорыстным на помощь молодым коллегам. Я тоже имел счастье воспользоваться его рекомендациями, которые он давал по своей инициативе. Когда Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко обратился к Шостаковичу с предложением написать оперу "Виринея", он, зная мой цикл "Песни вольницы", порекомендовал меня. Я написал оперу, и сюита из нее до сих пор исполняется на концертной эстраде. В это же время он будучи нездоровым предложил меня своему другу режиссеру Фридриху Эрмлеру для написания музыки к фильму "Перед судом истории", который был задуман как исповедь монархиста Шульгина. Когда фильм был закончен, на худсовете на музыку обрушились некоторые консервативно настроенные люди. Они предложили вообще выкинуть ее из картины. Тогда Эрмлер пригласил на просмотр Шостаковича. Он одобрил фильм, одобрил музыку, и его слово оказалось решающим. Мало того, он захотел написать мне письмо. Фридрих Маркович приехал в Репино, где я тогда жил, чтобы сообщить мне об этом. Я взмолился: у Дмитрия Дмитриевича больная рука, я бы не хотел, чтобы он перетруждал ее. Эрмлер посмотрел на меня мудрым взглядом старого человека: "Вы не хотите иметь письмо от Шостаковича?" - "Хочу, но мне беспокойно за его руку". Через два дня я получил письмо, в котором Шостакович высоко оценивает музыку к фильму. Это был август 1965 года. Такая душевная отзывчивость по отношению к молодым коллегам - редкий дар. Им были наделены Глинка, Балакирев, Лист, Чайковский. К таким избранным гениям принадлежит и Шостакович, о чем я с неизменной благодарностью помню".

Из воспоминаний музыковеда М. Г. Бялика.

"...Чаще всего я живал в коттедже 13-б, ближайшем от 20-го. Окошко крохотной рабочей комнаты было напротив окна кабинета в 20-м, и ежевечерне, когда стемнеет, я, сидя за столом, видел Дмитрия Дмитриевича, освещённого легендарной зелёной настольной лампой, пишущего партитуру. Как известно, у него болели руки, и преисполненный глубокой грусти и сочувствия, я наблюдал, порой, как его левая рука водит уставшую правую. Конечно же, я сознавал, что глядеть в чужле окно нехорошо, но мог ли бы кто-нибудь удержаться и не посмотреть в окошко, зная, что за ним находится, скажем, Бетховен или Рембрандт или Толстой?..

Несколько раз в Репино в компании с Дмитрием Дмитриевичем я принимал участие в дружеском застолье. Собирались у кого-нибудь в коттедже. Дмитрий Дмитриевич бывал неизменно, даже в пору обострения болезни, весел, раскован, рассказывал смешные истории. Одна - такая. "Захожу я недавно в наш большой гастроном на Тверской. Подходят ко мне двое жаждущих раздавить бутылочку. "Хочешь быть третьим?" - спрашивают. А я им: "Первым! Только первым!"

​

Из воспоминаний композитора и музыковеда Николая Авксентьевича Мартынова

"В 1969 году хорошо знакомый мне режиссер-документалист, мой друг Михаил Литвяков попросил содействия в организации съемок Шостаковича. Он снимал видовой (без словесного комментария) короткометражный фильм, предназначенный для демонстрации в советском павильоне Всемирной выставки в Осаке «Экспо-70». В фильме (к которому, кстати, я писал музыку) нужно было отразить научно-технические и культурные достижения Советского союза. Естественно, что «живой классик» (каким уже давно считался Шостакович во всем мире) мог вполне явиться символом таких достижений.

В конце сентября Д. Д. находился в Доме творчества «Репино», так как в Ленинграде должны были проходить премьеры сразу двух его произведений: 23 – 24 сентября – Сонаты для скрипки и фортепиано (Д. Ойстрах и С. Рихтер), а 29 сентября и 1 октября – Четырнадцатой симфонии (Г. Вишневская, Е. Владимиров, М. Мирошникова, дирижер Р. Баршай). Д. Д. дал свое согласие на съемку, и в один из погожих осенних дней мы небольшой группой отправились в Репино (скорее всего, это было в промежутке между двумя премьерами, то есть между 25 и 28 сентября).

В группу входили режиссер М. Литвяков, оператор Ю. Николаев и бывшие аспиранты Д. Д. – А. Мнацаканян и В. Успенский. Несмотря на хорошую погоду (а мы, конечно, волновались, не будет ли дождя: снимать предполагали на открытом воздухе), было довольно свежо, поэтому Д. Д. надел шарф под пиджак.

Оператор запечатлевал в различных ракурсах молчаливого и сосредоточенного Шостаковича (таким он и предстал в коротком эпизоде десятиминутной картины), а режиссер снимал все происходящее фотокамерой. Позднее М. Литвяков передал снимки нам и Д. Д. и получил от него одну из фотографий с дарственной надписью. При этом Д. Д. заметил, что это первый случай, когда фотографирующий его человек сдержал свое обещание и вручил сделанные снимки.

Серия фотографий состоит из портретов Д. Д., аналогичных снятым тогда же кинокадрам (теперь уже не одно из этих фото опубликовано), групповых фотографий и парных портретов (нас с Д. Д.). Вообще, когда мы позировали перед фотокамерой, Д. Д. для «оживляжа», для того чтобы не стоять подолгу с замершими напряженными и постными лицами, любил приговаривать как бы про себя: «Что говорить, когда не о чем говорить». Получалось смешно… Один из этих снимков запечатлел смеющегося Шостаковича".

​

А. Г. Шнитке. Беседы, выступления, статьи.

"В 1970 году я был летом в Репино, под Ленинградом, с Ириной и Андреем. Там же были Шостакович и Боря Тищенко, который как-то попытался нас сблизить. И в какой-то день состоялась совместная автомобильная поездка на двух машинах на озера. Одна машина Дмитрия Дмитриевича, где за рулем сидела Ирина Антоновна. А другая машина -Борина, где сидел он с женой и сыном, и взял нас с Ириной и Андреем. А в машине Шостаковича был еще Лев Арнштам, предполагалось, что вечером будет какое-то совместное просматривание киноматериалов. Но до этого не дошло. Потому что сама поездка, как я понял, прошла неудачно для Дмитрия Дмитриевича. Психологически я, мы ему мешали. На нервы Д. Д. действовало то, что были дети. В какой-то момент они выскочили вперед, стали изображать каких-то чертей, что заставило Шостаковича вздрогнуть, это было ему неприятно. Все неумелые попытки Бори Тищенко найти какой-то контакт были неудачными, и намеченная вечером встреча прошла без нас. Я что-то помню из разговора Д. Д. с Арнштамом, кое-что было интересно. В тот день Д. Д. мне показался совсем другим, незакомплексованным, едким по своим фразам. Он говорил очень остро и точно".

"Как известно, Шостакович использовал метроном для указания темпов в своих партитурах. Обычно до начала оркестровых репетиций он проводил много времени с Мравинским, обсуждая темпы до тех пор, пока они не приходили к согласию. Тем не менее, указания метронома в партитурах композитора чаще всего оказывались более быстрыми, чем темпы во время исполнения. Кстати, такие же темповые несоответствия можно обнаружить и в камерных сочинениях Шостаковича. Одним из примеров может служить Второе фортепианное трио – метрономные указания в скерцо здесь настолько быстры, что почти неисполнимы.

Однажды, когда мною разучивалось это трио, я жил в Доме творчества композиторов в Комарово, под Петербургом, а Шостакович в это же время там отдыхал. Набравшись смелости, я спросил его о метрономных указаниях в скерцо, а также о слишком медленном, на мой взгляд, темпе, указанном в третьей части. Дмитрий Дмитриевич объяснил мне, что не следует выполнять указания метронома буквально, так как он старый и его нужно было бы давно заменить. Но он так к нему привык, что до сих пор использует. «Как музыкант, – сказал он тогда, – вы должны чувствовать нужный темп и не воспринимать метрономные указания формально.

Вспоминаю другой случай, произошедший тогда же, во время пребывания в Комарово, и очень характерный для Шостаковича-человека.

Ежедневно после завтрака я занимался на террасе моего коттеджа, разучивая фа-минорную сонату С. Прокофьева. В это же время Дмитрий Дмитриевич обычно совершал свой утренний моцион по аллее мимо коттеджа, в котором я жил. Услышав прокофьевскую музыку в первый раз, он остановился, а затем, в последующие дни, всегда останавливался и слушал эту сонату, над которой я продолжал работать.

При встрече я как-то поинтересовался, не мешают ли мои занятия его прогулкам, поскольку можно было бы начинать их и позже. «Что Вы, – сказал Шостакович, – не обращайте на меня внимания. Мне так приятно слушать живое звучание скрипки». И потом добавил: «Какую замечательную музыку написал Сергей Сергеич!»

​

И вновь - слово Б. Тищенко

"Ростропович 60-х годов - это ... незабываемое по силе и яркости впечатление. Как-то он возвращался из-за границы на машине через Финляндию, проезжал мимо Репино - а там в это время отдыхал и работал Дмитрий Дмитриевич. И я там тоже обитал. Ну, Слава и заглянул "на огонёк" на пару деньков. Сначала - к дмитрию Дмитриевичу, потом ко мне, у меня засиделись, "водки, как всегда, не хватило". Я сбегал к официантке Анечке, у которой был запасец. Добавили. Через некоторое время после того, как Слава ушёл и все угомонились, - тихий стук в окно. Дмитрий Дмитриевич:

- И это называется великий артист? У меня посидел, выпил, у вас посидел, выпил, так вы ещё к Анечке за маленькой бегали? И это называется великий артист?

До сих пор не пойму, откуда он всё узнал и что это было: ревность, отцовская забота, чтобы два молодчика не спились, или что-то третье? Но всегда вспоминаю этот эпизод со смешанным чувством стыда и нежности"

Как-то раз Д, Д. спросил, по какому поводу я звоню. Я ответил, что без повода, просто так. Он обрадовался:

​

- Как это хорошо: просто так! Обычно звонят по делу.

​

И приезжал к нему "просто так" в Москву, в Жуковку, в Репино, правда, договорившись заранее и, как правило, с музыкой. Как-то я вошёл в 20 коттедж, Дмитрий Дмитриевич смотрел хоккей по TV. Увидев меня, он мгновенно выключил телевизор и встал. Только болельщик может понять, какой это подвиг. Я сослался на какие-то дела и на время матча ушёл погулять по взморью".

Из комментариев к письмам Шостаковича.

Из книги "4 слова про Андрея Петрова". Н. Е. Петрова. "Из ненаписанного дневника

Шостакович

"Дмитрий Дмитриевич (Шостакович) любил приезжать в Дом творчества композиторов «Репино». Ему нравилась тамошняя природа, покой, отсутствие назойливых коллег. Надо сказать, что и ленинградские композиторы, боготворившие его, относились к «Д. Д.» с особым «сберегательным» вниманием.

С приездом Шостаковича в Репино устанавливалась какая-то необыкновенная — и творческая, и человеческая — аура.

Он был чрезвычайно пунктуален и появлялся в столовой ровно в 9, 14 и 19 часов — время завтрака, обеда и ужина. Мы сидели с ним за одним столом, и всех нас это тоже по-особому организовывало — лишний раз пообщаться с ним было и радостно,и почетно. Удивительно, но мы забывали, что сидим рядом с гением, настолько он не подавлял нас своей личностью. Д. Д. интересовался местными делами, творческими работами коллег, в частности Андрея, умилялся лепету нашей 2-летней дочки, которая в его присутствии напевала тему «нашествия» из Седьмой («Ленинградской») симфонии.

Иногда по вечерам у нас в коттедже собирались друзья, которые могли быть приятны и интересны Дмитрию Дмитриевичу. Мы приглашали его, и он с удовольствием приходил. Со вкусом опрокидывал фужер водки, заедал чем-то, и больше в течение вечера уже не пил. Позже, когда он начал приезжать в Репино с женой Ириной Антоновной, он позволял себе подобные «хулиганские выходки» только изредка, и так, чтобы Ирина Антоновна об этом не узнала.

То, что Шостакович был страстным футбольным болельщиком, известно многим. Но я была свидетельницей одной из незабываемых сцен.

По телевидению должен был транслироваться очень важный международный матч, В гостиной рядом со столовой стоял маленький черно-белый телевизор с линзой. За полчаса до начала трансляции Д. Д. уже сидел в первом ряду поближе к экрану и с волнением ждал начала игры.

Постепенно гостиная начала заполняться болельщиками. В конце концов их набралось столько, что некоторым пришлось стоять. Началась игра, и Д. Д., как обычно, начал нервно почесывать голову. Он это делал практически всегда, когда его что-то нервировало, и все мы хорошо знали этот характерный жест. Его рука то поднималась, то опускалась, и, очевидно, в какой-то момент закрывала экран для стоявших сзади. И вдруг раздался зычный бас нашего дворника: «Эй, ты, там, впереди, кончай руками размахивать, мешаешь!»

В гостиной повисла гробовая тишина. Кто-то из болельщиков, повернувшись к дворнику, тихо сказал: «Это ведь Шостакович! Он очень нервничает, болеет». А в ответ: «Ну и что, что Шостакович. По мне, хоть сам Соловьев-Седой сидел бы — пусть руками не машет, не видно».

Нужно было видеть в этот момент растерянного, смущенного Шостаковича. Он начал извиняться, как-то осел, сцепил перед собой руки.

Прошли минуты. И вот — снова гол! Наши забили мяч в сетку англичан! И вновь руки Д. Д. взмыли вверх с возгласами восторга.

Из книги "4 слова про Андрея Петрова". Н. Е. Петрова. "Из ненаписанного дневника

Петров-фермер

Пока у нас не было собственной дачи, мы, как правило, летние месяцы проводили всей семьей в нашем любимом и уютном Доме творчества в Репино, в одном из домиков, разбросанных среди величественных сосен и елей в ста метрах от Финского залива. В каждом домике стоял рояль, в каждом домике жил композитор и в меру своего таланта и усидчивости творил. Андрею в Репино всегда очень хорошо работалось.

Однажды у нас в коттедже раздался телефонный звонок. Звонили с «Ленфильма». Директор киностудии Киселев спешил поделиться приятной вестью: в Госкино СССР ведутся переговоры с американцами о съемках совместного советско-американского фильма «Синяя птица» по сказке Метерлинка. Предполагается, что композитором этой картины будет Андрей.

Нашей семье эта идея очень понравилась. А когда мы узнали, кто должен быть занят в этом фильме, никаких сомнений в том, что нужно браться за эту работу, не было. Режиссер фильма — прославленный Джорж Кыокер. Его фильм «Моя прекрасная леди» с великолепной, поэтичной Одри Хебберн недавно прошел на наших экранах. А какие актеры! Элизабет Тейлор, Джейн Фонда, Эва Гарднер, наш великий клоун Олег Попов, балерина Надежда Павлова — вот такой «звездный» состав.

О «Синей птице» мы знали по прославленной МХАТовской постановке с известной музыкой Ильи Саца. Для композитора эта поэтичная сказка давала бездну возможностей проявления творческой фантазии. Андрей уже представлял, какую можно сделать шикарную «голливудскую» партитуру. И хотя договора еще не было, он с головой погрузился в этот материал. Был август. Мы продолжали жить в Репино.

Прошло примерно недели три, и вновь звонок с Ленфильма. Джорж Кыокер прилетел в Ленинград, уже познакомился с какой-то киномузыкой Андрея и хочет с ним встретиться, чтобы начать разговор о новом фильме. Киселев сказал, что через пару дней они нагрянут к нам в Репино — «Ждите!». Я быстро рванула в город на Кузнечный рынок и по магазинам, и вскоре к встрече гостей была готова.

На следующий день часа в три Киселев подтвердил, что к б часам они будут — человек 6—8. Как полководец, готовящийся к сражению, я стратегически рассчитала, что восемью человеками визит не обойдется, тем более, что должны были приехать «киношники». Поэтому я накрыла стол на 20 человек — и не ошиблась.

Около шести часов вечера к воротам Дома творчества подъехали две «Чайки» и три «Волги», и из них высыпалась куча народа. Дух захватило, когда среди приехавших мы увидели Элизабет Тейлор, будто сошедшую с экрана.

Джорж Кыокер симпатичный, очень элегантный седовласый старичок мило поздоровался с нами. Его сопровождала целая свита — секретарь, помощник режиссера, представители «Ленфильма».

Андрей с Кьюкером и ассистентами отправились в коттедж для разговоров, а остальные вместе с Тэйлор бродили по дорожкам Дома творчества, восхищаясь природой и красотой этого места. Я же использовала эту возможность как трибуну, с которой прославляла наш образ жизни и условия, предоставляемые государством для творчества.

Когда беседа мастеров была закончена, и они договорились о следующей встрече, я пригласила всех приехавших подняться на второй этаж, где в гостиной был накрыт стол. Непосредственные американцы очень живо отреагировали на сервировку стола, который действительно выглядел очень живописно — цветовая палитра была яркой, а еда даже на вид — вкусной.

Застольный разговор оказался достаточно живым, интересным и конструктивным. Все мирно беседовали и с аппетитом закусывали. Вдруг Джорж Кьюкер, обращаясь ко мне, сказал, что таких вкусных томатов он не ел в своей жизни. «Откуда у вас такие помидоры?» — спросил он. И я неожиданно для самой себя ответила, что мы их сами выращиваем на нашей ферме, расположенной по соседству с коттеджем. Это вызвало восторг американцев. Андрей же только недоуменно посмотрел на меня. К счастью, Тэйлор быстро захмелела, и томаты ее совсем не заинтересовали. Застолье прошло замечательно, и гости долго не хотели уезжать. Главное — договорились о том, что съемки фильма будут проходить в Ленинграде, а запись музыки — в Лос-Анджелесе. На том и распрощались.

Прошло немногим более месяца, и неожиданно позвонили из Голливуда. Кьюкеру не хватило музыки, и Андрей должен был вылететь в Лос-Анджелес — необходимо было сделать какие-то вставки и еще что-то досочинить.

Андрей улетел в Америку. Через несколько дней он позвонил, рассказал о своих делах, а затем, смеясь, сказал, что при встрече с ним Кьюкер спросил: «Не догадался ли мистер Петров привезти с собой томаты со своей фермы?». Андрею пришлось сказать, что второпях он оставил ящик дома, но что в следующий приезд обязательно привезет.

Больше всего в этой истории нас поразило то, как естественно американцы отнеслись к фермерским занятиям композитора. Но если вдуматься, то в этом не было ничего удивительного: на самом деле за рубежом лишь единицы композиторов зарабатывают на жизнь только творчеством. Почти каждый из них имеет какой-нибудь бизнес. Вот почему моя шутка была принята за чистую монету".

Сборник "Ваш Андрей Петров". Воспоминания М. Бялика

"Сочинял он преимущественно в Репине, в благословенном Доме творчества. Тут подолгу находились и мы. Бывало, напишет он очередной номер балета ("Сотворение мира" - С. Ж.) - звонит нам в коттедж, и мы с женой Ирой спешим к нему в знаменитую "двадцатку" (в доме под этим номером останавливались руководители творческого союза, в том числе Шостакович). Тут мы несколько раз проигрываем в четыре руки по ещё не высохшей рукописи новый фрагмент, и Андрей фиксирует его на магнитофонную ленту, чтобы отправить в Москву Касаткиной и Василёву. Те, приезжая по мере надобности в Питер, тоже частенько живали в Репине, где и мы с ними дружески сошлись".

Из книги Л. С. Мархасёва "Андрей Петров, знакомый и незнакомый"

"...Деревянный дом, в котором укрылся Андрей Петров в Репино, был не слишком отдалён от оживлённого шоссе.

Где-то рядом проносились машины и автобусы, теряя на ходу обрывки джазовых мелодий из включенных на полную громкость приёмников. Где-то рядом спорили о романе «Аэропорт» и фильме «Укрощение огня», азартно делились последними футбольными новостями, - спешили к телевизорам на очередной многосерийный детектив.

В деревянном доме был выключен телевизор, безмолвствовал приёмник, были задернуты шторы и неярко горел электрический свет. Шорох страниц — звуки рояля — шаги.

Композитор листал собрание памятников знаменного распева, трогал клавиши рояля — и принимался ходить по скрипучему полу комнаты, обдумывая слышимое и неслышимое.

Он воскрешал мёртвые, почти три века назад отзвучавшие голоса, погружался в глубины пёстрой жизни петровской эпохи, как археолог, обнажал один звуковой пласт за другим.

Старинные церковные напевы, которые записывались крюками, линиями и точками (тогда еще не было наших нотных знаков).

Лихие солдатские марши.

Петровские «канты», и среди них один особенный, который будто бы сочинил сам Пётр.

На рояле лежали груды книг: «Древнерусское певческое искусство», «Исторические песни XVIII века», бесчисленные сборники русских народных песен. В нотном зале Публичной библиотеки композитор просматривал редчайшие издания. Тяжелая бумага издавала глухой барабанный шорох, и крюки чернели на листах, как следы таинственной, погребенной здесь музыки.

Обо всем уже пелось в народе: о мудрости Петра и его жестокости; о том, как казнил он и миловал; как беспощадно тешился над виноватыми и плакал над убиенными в баталиях.

Среди гор книг, кип нотной бумаги затерялась небольшая тетрадочка. На первых ее страничках — поспешные записи рукой композитора:

«Как на нас господь поразгневался».

Смятие колоколов.

Битва со шведами.

Гимн России и войску русскому.

Названия «симфонических фресок».

И тут же — на следующих страницах и отдельных листках — письма Петра и его воззвания, переписанные крупным почерком Андрея Петрова, и среди воззваниё это, знаменитое, на текст которого написан монолог Петра:

«Воины, пришел час, который должен решить судьбу Отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество. О Петре ведайте, что ему жизнь не дорога; жила бы только Россия, благочестие, слава и благосостояние ее». И всюду — наброски музыкальных тем...

Одна из них — широкая и величавая —станет «Гимном России и войску русскому».

В ту осень быстро облетела листва с деревьев вокруг деревянного дома в Репино.

Пришел ноябрь. Снега всё не было. Поредел поток машин на шоссе. Ветер с залива с металлическим шуршанием гнал по асфальту последние жёлтые листья. Замолк рояль.

Никто не знал, что уже есть новая музыка Андрея Петрова, непохожая на всё, что писалось им раньше. Этой музыки о Петре не было еще ни в автомобильных приемниках, ни в транзисторах запоздалых туристов, спешивших на ловлю последнего солнечного тепла в черных лесах. И, однако, она уже была, эта музыка, незнакомое, завтрашнее произведение Андрея Петрова."

Сборник "Ваш Андрей Петров". Воспоминания И. Богачёвой

"Когда Андрей Петров писал для Кировского театра оперу «Петр Первый», он заранее представлял, кто какую из основных партий будет петь. Насчёт Петра все было ясно. У нас в труппе имелся идеальный кандидат на эту роль – и по своим данным, и по внушительной фактуре – бас Владимир Морозов. А для меня композитор написал партию старшей сестры Петра – царевны Софьи. Не могу сказать, что я такая уж капризная, но тут я воспротивилась и сказала Андрею: «Не хочу я Софью, она мне не близка совершенно».

Я люблю героинь с мощными драматическими судьбами, женщин сильных, страстных, но – не злых. Вот злых – ненавижу. Могу взорваться, но злости в душе у меня никогда не остаётся. Это все я попыталась ему объяснить.

Между тем опера уже была написана, в театре начиналась работа над постановкой. И, выслушав мои доводы против «злой Софьи», Андрей в некоторой растерянности спросил: «А что ты хочешь петь?» Я говорю: «Вот Екатерину с удовольствием бы спела». Он удивился: «Это же совсем маленькая роль». – «Так ты допиши», – посоветовала я ему. И он пообещал дописать для меня арию.

Есть в опере эпизод перед сражением, вот это место оказалось идеальным для такого эпизода. Уже потом я узнала, как эта ария рождалась в невидимых миру муках. Музыку-то Андрей сочинил довольно быстро, но требовалось ее подтекстовать. Эта задача была возложена на режиссеров-постановщиков спектакля – хореографов Наталию Касаткину и Владимира Василёва, которые впервые в жизни занимались не свойственным им делом: сочиняли оперное либретто. Тексты всех предыдущих арий были положены Андреем на музыку, а тут композитор и либреттисты как бы поменялись местами, причем как раз уже в тот момент, когда время поджимало.

И в этих обстоятельствах Андрей проявил, я бы сказала, решительность просто чрезвычайную. Как потом весело вспоминали Наташа с Володей, Петров привез их в Дом творчества композиторов в Репино и, обеспечив съестными припасами, запер в коттедже, предупредив, что не выпустит, пока они не выдадут готовый текст арии. Литературного опыта такого рода у них было маловато, и они изрядно помучились, прежде чем смогли уложить нужные слова в готовую музыку. Но следует отдать им должное: справились они со своей работой очень хорошо. Мне по душе эта ария, которая начинается словами «Нет больше Марты! Екатерина Первая». Ария получилась и сильная, и в то же время очень женственная, и мне было удобно ее петь. Это действительно образ женщины, которую полюбил Пётр и которая любит Петра. Мы много раз вывозили эту оперу на гастроли за рубеж, представили ее и в Германии, и в Норвегии, и в Греции, и в Швейцарии. И всюду она получала очень горячий прием. Все ее содержание олицетворяло мощь России. К тому же это был очень петербургский спектакль."

Сборник "Ваш Андрей Петров". Воспоминания Н. Д. Касаткиной и В. Ю. Василёва

"Н. К.: Ещё два слова о Репине. Когда мы вошли в особнячок, снятый для нас Андреем (для написания арии Екатерины - С. Ж.), то увидели на столе записочку: "Желаю вам хорошо отдохнуть и хорошо поработать". И подпись: "Д. Шостакович".

В. В. Это был коттедж Дмитрия Дмитриевича. Он отсюда уезжал с женой на Валаам и оставил такую вот записочку тому, кто здесь поселится после него. Жаль, мы ту записочку потеряли..."

Сборник "Ваш Андрей Петров". Воспоминания А. Утешева

"Много лет подряд в одно и то же время летом мы жили в Доме творчества в Репине. Не обременённые городскими заботами, часто встречались, порой вместе с общими друзьями, отдыхавшими здесь же. Сама обстановка в этом благодатном месте в лесу, на берегу Финского залива, предполагала неспешное, лишённое суетности общение. О многом говорили, слушали музыку, просто радовались жизни."

Сборник "Ваш Андрей Петров". Воспоминания Г. О. Корчмара

"Отчётливо помню один из своих летних приездов в Дом творчества композиторов в Репино. Меня поселили недалеко от 20-го коттеджа, где тогда жил и творил Андрей Павлович. Там я заканчивал ораторию и потом оркестровал её. Несколько раз приходил к Петрову, показывал новые куски, приведённые мной в порядок. Так мы в течение месяца встречались, что-то обсуждали, поправляли. В результате в издательстве "Советский композитор" был опубликован клавир этой оратории. Её исполнили в Большом зале филармонии на одной из наших "Ленинградских музыкальных вёсен"

Сборник "Ваш Андрей Петров". Воспоминания Б. Березовского

"Очень любил Андрей Павлович наш Дом творчества в Репине, особенно зимой. Как он говорил, снег закрывает нищету и ничто не раздражает. Уезжая в Репино, он, практически не выходя из коттеджа, упорно работал. Причем в последние годы работал трудно. Жаловался: «В молодости не успевал записывать все то, что приходило в голову. А сейчас приедешь – тут тебе и комфорт, и рояль, а вот прежнего запала нет». Но он садился и работал.

Хорошо помню ту зиму, когда Петров писал свою последнюю симфонию «Прощание с…». Он очень волновался: как примут это сочинение коллеги, как отнесется публика? Сам Андрей Павлович считал, что именно в этой симфонии ему удалось найти немало нового и интересного. Вообще, в его уходе немало мистического – взять и написать «Прощание с…». Быть может, он что-то предчувствовал…"

Из сборника "Василий Павлович Соловьёв-Седой: воспоминания, статьи, материалы". М. Матвеев

"Иногда Василий Павлович располагался работать в Репинском Доме творчества композиторов. Как-то я привёз ему туда очередную партитуру - серенаду для кинофильма "Она вас любит" на стихи Соломона Борисовича Фогельсона:

По песку иду прибрежному

В этот вечер голубой,

И шумит волна по-прежнему,

Где гуляли мы с тобой.

Просмотрев оркестровку, Василий Павлович вышел меня проводить. Мы пошли тихонько к остановке автобуса. В сгущающихся сумерках на Финском заливе возникал и пропадал огонёк Толбухина маяка.

- Как выйду здесь на бережок, обязательно вспомню стихи Саши Чуркина, была у меня такая песня:

Выходи сегодня на залив

Поглядеть на пляшущие воды,

Где в такой отчаянный прилив

На Кронштадт уходят пароходы...

Во время прогулок мы вели задушевные разговоры о том о сём".

Из сборника "Василий Павлович Соловьёв-Седой: воспоминания, статьи, материалы". В. Константинов, Б Рацер

Наш первый композитор

"1960 год. Олимпийские игры в Риме. О наших чемпионах пишутся стихи, песни, очерки, а мы решили сочинить музыкальную комедию. Название нашлось быстро - "Олимпийские звёзды", а вот композитор...

Мы были молоды, нас никто не знал (это была перавая наша пьеса), но тогдашний главный режиссёр Ленинградского театра Музыкальной комедии Ю. О, Хмельницкий рискнул познакомить с нею самого Соловьёва-Седого. "Я знаю, что он недавно был в Риме, - сказал Хмельницкий, - к тому же он любит спорт и начинающих авторов".

Восторгу нашему не было предела! <...>

А дальше началась работа. Мы поехали вместе в Репино, в Дом творчества композиторов. Совсем рядом, в посёлке Комарово, у Василия Павловича была дача, но он не любил работать там: многочисленные экскурсии из соседних домов отдыха считали своим долгом петь у его забора знаменитые "Подмосковные вечера".

В Репине мы жили в двухэтажном коттедже: Василий Павлович внизу (там был рояль), а мы вдвоём наверху. Когда возникала необходимость что-либо поправить в тексте, он стучал по батарее, и мы стрелой летели вниз. Такой же сигнал, только более длительный, он подавал нам, когда заканчивал очередной музыкальный номер. Тут уж мы неслись пулей. Бывали дни, когда батарея "молчала". "Идёмте гулять", - мрачно говорил он, и мы понимали, что у него что-то не ладится. Мы шли вдоль Финского залива: впереди он, заложив руки за спину, а сзади мы - как телохранители. И вдруг он замедлял шаг, начинал что-то напевать. Прогулка быстро заканчивалась. Не снимая плаща, Василий Павлович садился к роялю, а мы, боясь вспугнуть вдохновение, на цыпочках поднимались наверх и устремляли свои взгляды на батарею...

И вот наконец премьера.

<...>

Мы решили, что наша творческая дружба на этом закончится, но... мы снова поехали вместе в Репино. "Восемнадцать лет" - так называлась наша новая оперетта. В ней рассказывалась история одной любви, пронесённой сквозь все испытания и невзгоды войны".

Из сборника "Василий Павлович Соловьёв-Седой: воспоминания, статьи, материалы". П. Ц. Радчик

Уже в зрелом возрасте, когда Седому было под пятьдесят, он вместе с Иваном Дзержинским завёл тоненькую школьную тетрадку и попытался создать нечто вроде "Чукоккалы", но на музыкальный лад - "Музыкоккалу". Говорили, что на эту мысль его натолкнул Константин Симонов, который в 1956 году жил некоторое время в Репинском Доме творчества композиторов, работал над романом "Живые и мёртвые". "Музыккоккалы" не получилось, тетрадка эта пропала, но некоторые записи сохранились в памяти.

"Доска объявлений:

Вместо оперы "Сибирский цирюльник" пойдёт опера "Похищение из сарая".

Вместо оперы "Орлеанская дева" пойдёт "Весёлая вдова".

Вместо "Свадьбы Фигаро" пойдёт "Женитьба белугина".

Вместо оперы "Рига летом" пойдёт опера "Тоска".

Вместо романса "Средь шумного бала" будет исполнено "Не пей, красавица, при мне".

Из сборника "Василий Павлович Соловьёв-Седой: воспоминания, статьи, материалы". В. Баснер

"Как член композиторского союза, я нередко приезжал в Дом творчества композиторов "Репино", находившийся неподалёку от дачи Соловьёва-Седого. Договаривались гулять вместе, по твёрдому расписанию: с самого раннего утра и до полудня Василий Павлович работал, а уж потом мы отправлялись на прогулку".

Из беседы Исаака Шварца с Светланой Самоделовой.

Дверь распахивается, на пороге - стройная улыбчивая женщина, любимая жена Шварца - Антонина.

- Исаак Иосифович работает, - показывает она на отдаленно стоящий флигель в саду, - пойдемте пока пить чай. На открытой террасе пахнет медом. Из-под скамейки выбивается гречиха и лютики. Я наконец понимаю, почему Шварц забрался в такую глушь...

Сквозь заросли полыни идем на звуки рояля к бревенчатому дому. "Дай мне твою руку, - поднимается с табурета невысокий седоватый хозяин дома, - если почувствую, что твои биоритмы не совпадают с моими, говорить не буду..." Я замираю, как на приеме у врача. "Ты добрый человек", - слышу я наконец "приговор". - Говоришь, любишь мои песни? Ну-ка, напой". Я тихонько блею: "Не везет мне в смерти, повезет в любви..."

- Знаешь, - улыбается маэстро, - я никогда не думал, что эта песня из "Белого солнца пустыни" станет настолько популярной. Конечно, даже признанные мастера иной раз не знают, будет иметь успех то или иное их произведение. Помню, как-то поздней осенью в Доме творчества "Комарово" пришел ко мне в гости Василий Соловьев-Седой. Снимая пальто, из одного бокового кармана он вынул бутылку шампанского, из другого - бутылку коньяка и сверток нотной рукописи. Василий Павлович сел за рояль и спел две свои новые песни - "Дороги, дороги" и "Подмосковные вечера". "Как думаешь, Исаак, какая из них пойдет, а какая нет?" - спросил он меня. "По-моему, Вася, скорее запоют "Дороги, дороги": у этой песни мелодия попроще, она будет легко запоминаться, - заявил я тогда маэстро. - Ну, а "Подмосковные вечера" вряд ли запоют..." Время показало, насколько я ошибался... Я тебе скажу, - понижает голос маэстро. - Успех или неуспех песни - вещь мистическая. Важно все: как сочетаются слова с музыкой, кто ее первый исполнитель, если она впервые звучала с экрана, то в кадре ли она звучит или за кадром, положительный или отрицательный герой ее исполняет...

В. П. Соловьёв-Седой о Г. В. Свиридове

"В ленинградский период жизни и творчества Свиридова мы с ним встречались довольно часто, преимущественно в Доме творчества композиторов. Это не только избавляло нас от хозяйственных бытовых дел, но и создавало великолепную базу для общения. В городе мы встречались реже, - как правило, на заседаниях и дискуссиях, но без подлинно творческого общения.

Утром с девяти до четырнадцати - святое рабочее время. После двух часов пополудни мы, группа обитателей Дома творчества, отобедав, благодушествуя, направлялись "под сень струй" - в маленький барачного типа ларёк, где за кружкой жиденького тёплого пива велись бесконечные разговоры на бесконечные темы. Свиридов, тогда ещё неофит, больше помалкивал, иногда вставляя какое-нибудь замечание, ронял реплику, чуть прищуривая глаз и тихонько посмеиваясь над своими шутками. Шутить он любил, но острил без каламбуров, прибегая к афоризмам, которые выдавали его несомненную и широкую начитанность. Кстати, "сень струй" - это тоже свиридовское..."

Из воспоминаний музыковеда М. Г. Бялика о Валерии Гаврилине

​

Я вспоминаю Валерия, бродя по тропинкам благословенного нашего Репино. Вскоре после войны здесь обустроен был Дом творчества композиторов. Расположился он в чудном уголке на юге Карельского перешейка, в 50 километрах от Питера, у шоссе, идущего вдоль берега Финского залива, в бывшей Куоккале, но на противоположном от знаменитой усадьбы И. Е. Репина конце, на границе с Комарово. Тут-то и протекало наше с Валерием общение — в совместном музицировании, долгих прогулках и последующих беседах и спорах, затягивавшихся иногда до утра — у него или у меня в коттедже. Прелесть этого Дома заключается в том, что все располагаются не в одном здании, как скажем, в находящихся неподалеку Домах писателей, актеров, кинематографистов, а — при наличии небольшого пансионата, «Голубой дачи» (так называют ее и ныне, хотя она уже перекрашена в коричневые тона типа «кофе» и «кофе с молоком») — в отдельных домиках, дабы игра одних на рояле не мешала остальным, а композиторы, как принято было шутить, не крали музыку друг у друга.

Я впервые приехал в Репино в 1955 году. Мои детство и юность прошли на Украине, там меня приняли в Союз композиторов СССР в 1952 году. Поступив в Ленинграде в аспирантуру к Ю. В. Келдышу в Научно-исследовательский институт театра и музыки на Исаакиевской площади и не имея поначалу собственного жилья, я подолгу находился в Доме творчества, благо два месяца можно было тут жить на всем готовом за счет Музфонда. Оплата же дальнейшего пребывания была чисто символической. Мы с женой охотно этими «дарами социализма» пользовались. Гаврилин на десять лет моложе меня, вступил в Союз в 1965 году и стал постоянно появляться здесь с середины 60-х. Впрочем, однажды, еще перед вступлением в композиторский Союз, он побывал тут: нужно было срочно досочинить и целиком записать «Русскую тетрадь». На три дня была куплена за полную стоимость путевка. Когда истек срок — работа была выполнена. Коттедж, в котором была написана «Русская тетрадь», снесен. Я гуляю нынче мимо деревянных домиков, в которых останавливался Валерик, — Десятого, позднее появившегося Восемнадцатого, — они остались в своем первоначальном виде. Другие перестроены, большинство их сдано внаем (чтобы Дом творчества мог существовать). <...>

И в былые времена находились среди композиторов и музыковедов одиночки-оригиналы, которые пренебрегали Домами творчества, мотивируя это тем, что их не посещает вдохновение в местах, специально отведенных для вдохновения. Однако подавляющее большинство коллег, среди них даже и обладатели собственных дач, приезжали и приезжают сюда, ценя, помимо дивной, несмотря ни на что, природы и комфорта, также ту духовную атмосферу этих мест, которая располагает к общению. В Двадцатом коттедже, с городским телефоном, всегда останавливался Д. Д. Шостакович. И хоть ни Гаврилин, ни я специально не искали повода обратиться к нему, приветствовать его — напротив, завидев Дмитрия Дмитриевича, из-за пиетета уходили в сторонку — находиться в поле притяжения лучшего из людей было отрадой и облегчением: он и его музыка словно бы подсказывали, как нужно поступать в трудных ситуациях, которые постоянно подсовывала жизнь, к каким критериям, художественным и человеческим, прибегать, оценивая людей и их дела.

​

Из интервью композитора Валерия Гаврилина:

"Я как-то, живучи в Репино в Доме композиторов, занимался на рояле, то ли я Гайдна играл, то ли Скарлатти сонаты, и вдруг услышал шум под окном. Оказывается, мама оттаскивала от моего окна — у меня окошко было приоткрыто — маленького мальчика лет трех. Он ни за что не хотел уходить, потому что его волновали сами звуки музыки, не то что я там хорошо играю, я играю очень неважно. Вот такой мальчонка трехлетний, а у него уже есть тяга к музыке, это не значит, что он будет музыкантом, но у него есть слушательский дар, и таких людей много. И для таких людей пойдет на пользу посещение филармонии и достойное школьное музыкальное образование, которое и даст нам великого Слушателя. Ну а другие слушатели — по способностям".

​

Из воспоминаний А. Михайлова

Надо сразу же сказать, что Гаврилин обладал редким трудолюбием, чего требовал и от своих учеников (я, будучи в Доме творчества композиторов в Репино, был свидетелем его непрерывной 15-16-часовой работы в день), причем иногда над одним или несколькими тактами работа длилась часами: все это еще раз говорит об его исключительной требовательности к творчеству и ответственности художника перед публикой, о которой он постоянно напоминал.

​

Общение с учениками - трудно назвать уроками. Наш классный час скорее был похож на коллегиальную встречу, на которой более опытный наставник делится своими соображениями и музыкальными впечатлениями со своими юными коллегами и стремится привить им любовь и веру в дело, которым они занимаются. Обычно на уроке присутствовал весь класс, и каждый имел право голоса и оценки сочинения своего коллеги.

​

Урок, как правило, продолжался без учета времени и пространства, потому что неуемная фантазия Валерия Александровича уносила нас от страниц неумелой ученической партитуры к высотам гения Шуберта, горячо любимого Гаврилиным, музыку которого, как и многих других композиторов, мой учитель помнил наизусть и играл великолепно, к поэзии Гейне, к философии Ницше и другим высотам духовного совершенства человечества. После уроков, обыкновенно всем классом, мы провожали Учителя домой.

​

Валерий Александрович постоянно много писал. Иногда подолгу работал в Репино, он приглашал нас на урок туда. Незабываемыми остаются беседы и прогулки вдоль Финского залива, долгие разговоры о том, какова роль музыки в жизни, ее связях с философией, театром, кино, и, естественно, о проблемах современной композиторской техники, которой Гаврилин владел в совершенстве.

​

Основой педагогической системы Гаврилина была опора на жанровость и исконно русские истоки, в частности, на народную песню. Валерий Александрович хорошо знал и постоянно изучал русский (да и нe только русский) фольклор, ему была близка мелодика крестьянских протяжных песен, поэтому столь органично и бережно трансформируются они и по-новому звучат в его сочинениях. Эту свою любовь и знания он и пытался передать своим ученикам.

​

Уроки Гаврилина всегда были полны неожиданностей. Иногда он давал нам задание прямо на уроке написать обработку полюбившейся русской песни, иногда мы анализировали классику, в частности, помню разбор сонат Гайдна — композитора, технику которого он высоко ценил, иногда мы просто работали над своими сочинениями. Он был всесторонне эрудированным человеком и заставлял нас знакомиться не только с музыкальной культурой, но и другими видами искусств: живописью, театром и др.

​

Будучи по натуре обаятельным, скромным и очень деликатным человеком, Валерий Александрович никогда не навязывал никому своего мнения — он обычно говорил о музыкальной грамотности и профессионализме, которого он добивался и от нас, своих учеников.

Взято из книги «Этот удивительный Гаврилин»

​

Из. книги М. Цыбульского " Вдадимир Высоцкий в Ленинграде"

"Жизненные пути Владимира Высоцкого и Вениамина Баснера, композитора, автора знаменитых песен "На безымянной высоте", "С чего начинается Родина", "Берёзовый сок", пересекались нечасто. Два раза Баснер должен был писать музыку к кинофильмам, в которые планировались песни Высоцкого, и оба раза уходил из картины после того, как руководители советского киноискусства волевым решением изгоняли оттуда песни.

Третья встреча, по воспоминаниям самого В. Баснера, произошла после

"Морских ворот", но до "Стрел Робин Гуда" (фильмов, о которых идёт речь

выше). "Тогда мы уже были с ним в таких приятельских, добрых отношениях. Мы всегда радовались, когда видели друг друга. И вот он говорит: "Наш театр едет на гастроли в Ленинград. Веня, ты знаешь, я не хочу там жить в гостинице, приедет Марина. Ты бы не мог нам устроить путёвку в Дом творчества композиторов?"

"Володя, какой разговор. Конечно, я могу это сделать. Проблемы с ме-

стами бывают только в летнее время. Володя, можешь считать, что путёвка у тебя есть".

Время было осеннее, октябрь, по-моему. Я приехал в Ленинград, написал

заявление с просьбой дать коттедж для моей жены. Всё оформил и позвонил Володе, а сам уехал куда-то в командировку на постановку балета или ещё чего-то. Потом я вернулся.

Коттедж представлял из себя финский домик, такой небольшой, на две

или три комнаты. Такие домики были во всех домах творчества. Я ему сделал коттедж в Доме творчества композиторов в Репино.

Высоцкий жил там во время гастролей. А у меня в Репино есть своя

собственная дача, на которой я живу постоянно, потому что обожаю

там работать. Значит, приезжаю я из командировки, а моя жена рассказывает: "Ты знаешь, что произошло? Я сижу дома, так сказать, маюсь. Вдруг звонок по телефону. Говорит Марина. Какая такая Марина? (А всё дело в том, что я забыл жену предупредить обо всём этом деле). Она говорит так вежливо: это Марина Влади. (Тогда она подумала, что её разыгрывают.) Вот Ваш муж сказал моему мужу, что если мне будет скучно, то я могу позвонить по этому телефону. Тогда я предложила встретиться у магазина, узнав, в каком коттедже она живёт".

В общем, они встретились и провели у нас на даче прекрасный вечер.

На другой день приехал я. И когда она снова позвонила утром, то подошёл

к телефону я и предложил подвезти её к нам. А Володя подъедет после спектакля. То есть, я связался с ним и предупредил, что Марина у нас.

Был у нас чудный вечер. И Володя, и Марина были очень скромными. Мы

послушали музыку — Марина привезла две своих пластинки с русскими

песнями. Затем я поставил свою музыку из кинофильма "Морские ворота".

Ей очень понравилась одна мелодия. Она даже попросила меня, чтобы

я написал такую песню.

Потом мы слышим шум машины — подъехал Володя. У него было прекрасное настроение. Мы его отогрели, напоили чаем. Было нам хорошо, тепло и уютно.

Затем Володя взял гитару и стал петь. Я включил магнитофон на запись.

Но, к сожалению, записанная плёнка куда-то исчезла, я уже обыскал весь

дом — никаких следов. Он тогда, кстати, пел только что написанные песни

для Швейцера в "Бегство мистера Мак-Кинли". Это очень известная песня.

После этого он спел "Что за дом..." Это меня потрясло всего. Это совершенно новая песня. Потом мы попросили спеть "Коней". Я уже знал эту песню, и он её пел.

В завершение они предложили съездить к ним. Мы все сели в его шикарную машину и поехали в их коттедж. Марина достала баночное пиво, которое привезла с собой. Володя даже пива в рот не взял, но он любил смотреть, как при нём люди пили. И вот когда я накачался довольно изрядно, он очень радовался, видя меня таким весёленьким. Мы от них ушли далеко заполночь. Домой он нас привёз где-то часам к четырём утра. Всю ночь продолжались бесконечные разговоры — он был таким заводным. Это был один из самых незабываемых вечеров в моей жизни"

​

Из воспоминаний А. Гориболя.

"Когда я приехал в Репино первый раз, Леонид Десятников представил меня Белле Ахмадулиной. В конце 1980-х она подолгу жила в Доме творчества. В ее стихах можно найти пометы, что они написаны в Репине и Комарове. Однажды, на мое тридцатилетие, съехалось много друзей-музыкантов, и неожиданно в концерте приняла участие Белла Ахатовна. Зал на втором этаже главного корпуса заполнился битком, машины облепили шоссе, музыка, стихи, пение неслись вдоль моря. Наверное, тогда у меня и возникла идея фестиваля в этих дачных местах. Он стал реальностью шесть лет назад, концерты «В сторону Выборга» проходят в Сестрорецком Курорте, «Пенатах», Комарове, Зеленогорске. В день столетия Шостаковича мы устроили концерт в его двадцатом коттедже — исполняли романсы и камерную музыку. Молва об этом приватном выступлении разлетелась по всему берегу, и собралось очень много народу. Люди стояли вокруг домика, у открытых окон, было в этом что-то пронзительное. Похожий вечер состоялся и в память Беллы Ахмадулиной, через полгода после ее ухода. Московский поэт Вера Павлова читала тогда у пятнадцатого, ахмадулинского коттеджа ее репинскую тетрадь. Дружили ли мы домами творчества с кинематографистами? Не то чтобы навещали бесконечно, но мы знали, что они есть там, наверху, ближе к станции, порой заходили к ним, ведь Баневич, Десятников, Андрей Петров много работали для кино. А кинематографисты, пока еще имели возможность приезжать в свой Дом творчества, знали, что на берегу, у залива, есть мы и наша отличная столовая с баром. В последнее время, конечно, многое меняется: вдоль шоссе появилась шалманы-рестораны, музыка разносится уже совсем другая. Но постоянный круг музыкантов, привыкших бывать здесь, — Сергей Слонимский, Александр Кнайфель, Ирина Тайманова, Ольга Манулкина — остается верен Репину.

Этот снимок сделан сразу после концерта, который мы с друзьями устроили в день моего тридцатилетия в Доме творчества композиторов в Репино 26 июня 1991 года. Компания, вышедшая на крыльцо десятниковского коттеджа, молодая и блестящая. Но с нами и взрослые – Белла Ахмадулина, моя мама Ирена и Борис Мессерер. Ахмадулина в те годы практически безвылазно жила и работала в Репино. В нашей композиторской столовой, которая одновременно была и ресторан, и бар, и клуб, и всё такое, мы сидели за одним столом. Накануне за обедом я обмолвился Белле Ахатовне и Борису Асафовичу о предстоящем концерте. На что у Ахмадулиной вдруг сверк­нул глаз, она оживилась и как бы невзначай попросила меня назвать несколько ее стихо­творений, которые «Лешечка, может быть, вам вчуже интересны». Я тут же выпалил: «Белла Ахатовна, вообще-то я люблю все ваши стихи, но если несколько, то тогда из ваших недавних». И назвал «Одевание ребенка», «Дом с башней», «День-Рафаэль» и «Снимок», где последние строчки – «допишет “Анна Ахматова” – и капнет точку». Кто бы мог подумать, что на следующий день Белла Ахатовна выйдет в конце нашего концерта на сцену и обратится к собравшимся с изумительным словом-эссе о музыке, которая «настраивает наш ум, нашу волю, наши нервы, и у которой я всегда на посылках». А дальше, я до сих пор в это не верю, Ахмадулина прочитала выбранные мною стихотворения и вручила мне в качестве подарка их переписанные утром автографы. Потом мы всей гурьбой двинулись в коттедж, выпивали и закусывали, играли на рояле Шопена, эстраду и джаз, была потрясающая атмосфера счастья, которая навсегда осталась в этой фотографии. Все эти молодые люди со временем состоялись и прославились, все, слава Богу, живы-здоровы, нет только Беллы Ахмадулиной... Без нее очень, очень грустно… Капнем точку..."

​

Из интервью Валентины Толкуновой.

– Вы можете вспомнить самый необычный концерт?

– Он был скорее забавный. Как-то с подругой, режиссёром и музыкантом Ириной Таймановой, сестрой известного шахматиста Марка Тайманова, возвращались из пригорода Питера – Репино – в город. Зима, время уже позднее, а автобуса всё нет. Наконец подъезжает, но переполненный. «Возьмите нас, пожалуйста», – просит Ирина. Водитель отказывается. Тогда Ирина в качестве аргумента «выдвигает» меня: «Знаете, кто с вами поедет? Толкунова!» – «А она споёт «Стою на полустаночке»? – спрашивает водитель. – «Споёт!» Вхожу, беру микрофон, которым объявляют остановки, и начинаю. Пассажиры дружно подхватывают. Так с песней и доехали. Потом, конечно, были аплодисменты.

Из баек

В Доме творчества кинематографистов в Репино под Ленинградом Фаина Георгиевна Раневская чувствовала себя неуютно. Все ей было не так. Обедала она обычно в соседнем Доме композиторов, с друзьями, а кинематографическую столовую почему-то называла буфэт, через «э». Она говорила: «Я хожу в этот буфэт, как в молодости ходила на аборт».

"...Это идея "Поющих гитар". Они обратились к Журбину, а Журбин ко мне. Ещё не было слов "Орфей и Эвридика", а просто "рок-опера для "Поющих гитар". Тема была найдена позже. Мы тогда с Сашей Журбиным жили в Репино, в доме творчества композиторов. Сходясь на завтрак, мы приносили друг другу по десять возможных для будущей оперы тем, вычёркивали не годящиеся и расходились до встречи на будущем завтраке. И, наконец, на третью встречу Журбин вместо листа с темами приносит мне категоричное заявление: "Сегодня на обсуждении одна темя. И у тебя не хватит духу её отвергнуть - "Орфей и Эвридика". Ну, как можно отвергнуть такую тему. Я с восторгом покорился. Вообще "Орфей и Эвридика" - это одна из самых серьёзных и даже философских моих работ. .."

Материал взят из книги Ю. Димитрина "Похождения либреттиста", с. 88.